ИМЕЮ СКАФАНДР - ГОТОВ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ! - Страница 29

— Что же делать?

— Думаю, надо идти вперед, пока ты окончательно не удостоверишься, что прохода дальше быть не может. Ты ищи проход, а я буду искать следы краулера. Потом, когда ты поймешь, что мы зашли слишком далеко, мы повернем. Мы не имеем права позволить себе рыскать из стороны в сторону, как собака, потерявшая след зайца.

— Хорошо.

Я отсчитал уже две тысячи шагов, очередную милю, когда Крошка остановилась.

— Кип! Дальше прохода быть не может. Горы становятся все выше и выше.

— Ты уверена? Подумай как следует. Лучше пройти еще пять миль, чем не дойти самую малость.

Она колебалась. Когда мы прислонились друг к другу шлемами, она так прижалась лицом к окулярам, что я видел, как она нахмурилась. Наконец она ответила:

— Его нет впереди, Кип!

— Что ж, тогда идем обратно! «Вперед, Макдуф, и будь проклят тот, кто первый крикнет: «Хватит, стой!»

— «Король Лир».

— «Макбет». Спорим?

Следы краулера мы нашли, прошагав обратно всего полмили — в первый раз я их не заметил. Они отпечатались на голом камне, едва припорошенном пылью; когда мы шли вперед, солнце светило мне через плечо, и следы гусениц были еле заметны — я их и во второй раз чуть не пропустил.

Они уходили с равнины прямо в горы.

В жизни нам не пересечь бы гор, не пойди мы по следам краулера; первоначальный план Крошки строился на одном лишь детском энтузиазме. Это ведь была не дорога, просто местность, проходимая для гусениц краулера. Попадались и такие места, где даже краулер не мог пройти, не проложив себе путь выстрелами лазерной пушки. Сомнительно, чтобы эту козью тропу прорубили Толстяк и Тощий, они не производили впечатления любителей поработать. Должно быть, здесь потрудилась одна из изыскательских партий. Попробуй мы с Крошкой пробить новую дорогу, мы здесь бы и остались экспонатами, в назидание туристам.

Но где пройдет гусеничный вездеход, там проберется и человек. Не прогулка, разумеется: вниз, вверх, вниз, вверх, да еще гляди, куда ступаешь, и следи за плохо держащимися неустойчивыми камнями. Иногда мы спускали друг друга на веревке, в общем, поход был утомителен и скучен.

Когда запас кислорода у Крошки подошел к концу, мы остановились, и я снова уравнял давление, сумев на этот раз зарядить ее баллоны всего лишь на четверть — ситуация, как у Ахиллеса с черепахой. Я до бесконечности мог продолжать перекачивать ей половину того, что будет оставаться, если, конечно, лента выдержит.

Она уже изрядно поизносилась, но давление упало наполовину, и я сумел сдерживать наконечники вместе, пока мы не закрыли клапаны.

Мне-то пришлось не так уж плохо: у меня были вода, пища, таблетки и декседрин. Последний оказался огромным подспорьем — каждый раз, когда я чувствовал, что слабею, я глотал половину живительной таблетки. Но бедная Крошка держалась лишь на воздухе и мужестве.

У нее не было даже такой охладительной системы, как у меня. Поскольку она использовала более обогащенную смесь, чем я, ведь один из ее баллонов содержал чистый кислород, ей не требовался столь же интенсивный приток воздуха, чтобы поддерживать нужный индекс цвета крови, и я предупреждал ее, чтобы она не использовала ни на йоту больше воздуха, чем необходимо; расходовать воздух для охлаждения она вообще не могла, он нужен был ей для дыхания.

— Да знаю я, Кип, знаю, — ответила она раздраженно. — У меня стрелка еле-еле стоит на красном. Что я, дура, по-твоему?

— Просто хочу, чтобы ты дошла.

— Ладно, только брось со мной общаться, как с ребенком. Знай переставляй себе ноги, а я сама справлюсь.

— Не сомневаюсь!

Что же до Мэмми, то она всегда отвечала, что с ней все в порядке, и дышала тем же воздухом, что и я (немножко уже использованным), но откуда же мне знать, что ей хорошо, а что плохо? Провиси человек целый день вниз головой, зацепившись за пятки, он умрет; однако для летучей мыши это сплошное удовольствие, а ведь мы с этими млекопитающими вроде родственники.

Мы с ней разговаривали по пути. Ее песни на меня действовали так же, как на боксера вопли его болельщиков. Бедная Крошка даже такой помощи была лишена, за исключением остановок, когда прижималась своим шлемом к моему: мы все еще не решались пользоваться радио, даже в горах боялись привлечь к себе внимание.

Мы снова остановились, и я перекачал Крошке одну восьмую баллона. Лента после операции пришла в состояние настолько плачевное, что я сильно усомнился, выдержит ли она еще одну перекачку. Поэтому я предложил:

— Крошка, может, ты пока подышишь одним баллоном, в котором смесь гелия с кислородом? Вытяни его до конца, а я пока понесу твой кислородный баллон, чтобы ты могла экономить силы.

— У меня все в порядке.

— Но ведь с более легкой нагрузкой у тебя уйдет меньше воздуха.

— Тебе нужны свободные руки. А вдруг оступишься?

— Я же его не в руках понесу. Мой правый баллон уже пуст. Я его выброшу. Помоги мне заменить его на твой, и у меня снова будет четыре баллона, я просто сохраню равновесие.

— Конечно, помогу. Но я вполне могу нести два баллона, правда, Кип, вес ничего не значит. И если я истощу свою смесь, чем же я буду дышать, когда ты будешь перезаряжать мой кислородный баллон в следующий раз?

Я не хотел говорить ей, что испытывал сомнения относительно следующей перезарядки.

— Хорошо, Крошка.

Она помогла мне переместить баллоны, пустой мы сбросили в черную пропасть и продолжали путь. Я не знаю даже, как долго и как далеко мы шли, казалось, что идем уже не первый день, хотя какие там дни с нашим запасом воздуха! Проходя по тропе милю за милей, мы поднялись не меньше чем тысяч на восемь футов. Высоту в горах определить трудно, но я видел горы, высота которых мне известна. Поглядите сами — первый хребет к востоку от станции Томба.